<Начало игры>
В отличие от Вершины, страшившейся закрывать глаза даже на мгновение, чтобы не провалиться в то мрачное забытье, в которое превратились их дремы, теперь состоящие лишь из размытых, нечетких теней и медленно, но неизбежно настигавшего ужаса, опалявшего пятки своим ледяным дыханием, для Осоеда сон вдруг стал единственно возможным спасением и отрадой, в которой он мог скрыться и где его никто бы не нашел. Никогда. Там можно было свернуться в клубочек, в попытках занять как можно меньше пространства, и забыться, сделать вид, что ничего не произошло. Потому что во сне он мог выглядеть так, как он сам того пожелает, чтобы никакие шрамы не напоминали ему ни о чем. Вот парадокс, скажи́те: мать хотела проснуться, потому что её реальность была прекраснее её снов, сын желал уснуть, потому что его сны были прекраснее его реальности. Но от чего же возник такой резонанс? Да потому что даже самый страшный из его кошмаров (а их у него теперь было очень много, На-Хаг стал его верным спутником на этой скользкой дорожке) не мог сравниться с тем, что происходило с ним во время бодрствования. И хотя угроза смерти отступила под напором упрямства и жажды жизни этого маленького существа, кое-как залатав раны, предотвратив кровотечение и не дав заражению попасть в его кровь, боль, её верная подружка, осталась с Осоедом, видимо желая его доконать и вернуть в то предобморочное, бредовое состояние, в котором он находился ещё несколько дней (недель?) после того, как отец принес его в лагерь. О да, рыжему уже сообщили, что именно Мастер отыскал своего блудного отпрыска и вернул домой не совсем целого и совершенно не невредимого. С тех пор большую часть времени малец проводил в прерывистом, неспокойном сне, так часто встречающихся у больных и изувеченных физически или морально. Но, тем не менее, несмотря на свою нестойкость, именно это полузабывчивое состояние было для него сейчас пределом мечтаний, к которому он стремился буквально каждое мгновение. Потому что каждый раз как он открывал глаза, к нему возвращались невыносимая для малыша боль и воспоминания, а он не хотел ни чувствовать, ни помнить. Поэтому, просыпаясь, предпочитал тут же вернуться туда, откуда пришел. В страну кошмаров, прекрасных как утренняя роса. 

Но, видимо, сегодня спокойно отдохнуть ему было не суждено. То с утра его вдруг разбудила какая-то непонятная возня в пещере – кажется, он различил отца, прикоснувшегося к нему холодным носом – после который, правда, всё быстро и благополучно стихло, давая ему возможно вновь упасть в объятия Морфия, даже полностью из них не выбравшись. А теперь в его временное место жительства опять начал набиваться народ. Хотя он и не проснулся в ту секунду, когда крупная серая Вершина преступила порог лекарской обители, неся в зубах оставленную заботливым Солнцекрадом дичь; не проснулся, когда аппетитный кусок мягко приземлился рядом с его носом, не вызвав в мозгу никаких откликов, хотя он уже давно не ел (аппетит к нему ещё не вернулся ), но все же разум, реагируя на внешние раздражители, вдруг встрепенулся и предпринял пару попыток втянуть тело из вязкой дремы. Умело проигнорировав эти жалкие попытки, Осоед продолжать спать – впервые так спокойно со времени произошедшего – в то время как кормилица пристально (как может только мать) разглядывала его тельце, непомерно сильно изуродованное поразительно острыми когтями рысят, ныне почивших, к неописуемой радости больного. И в конце концов то внимание, с которым серые глаза обегали, казалось, каждую шерстинку на его туловище, замечая малейший изъян, начало словно бы сгущать воздух в и без того душной для Оса пещерке. И тогда котенок недовольно нахмурился во сне, поскольку сознание забилось ещё сильнее, будто пойманная в клетку птица, обрывок уха как-то неловко дрогнул в такт бившим по прутьям решетки прекрасным крыльям, словно сын Мастера хотел дернуть им, отгоняя воображаемую муху. Малец буквально кожей чувствовал прожигающий взор Вершины и начинал всплывать на поверхность, как мы зачастую просыпаемся, ощущая на себе чужой изучающий взгляд. Именно это и заставило его проснуться окончательно.

Рыжие, до сих пор немного бледноватые веки приподнялись, приоткрывая небольшую щелочку, через которую смутно виделась каменная стена, негусто заросшая мхом, но они все ещё были слишком тяжелыми, чтобы распахнуться полностью, поэтому картинка оставалась нечеткой. С секунду он пребывал в пограничном состоянии, не ощущая себя на земле и уже не находясь в бессознании, пока не появились первые чувства. Он ещё даже не успел совершить ничего осознанного: ни определить, кто находится в кошачьем хвосте от него, ни вдохнуть полной грудью, ни сфокусировать взгляд – как его верная спутница уже дала о себе знать. Имя ей боль.
Чёрта с два она куда-нибудь денется.

Он выдохнул. Тяжело. Тихо. Сквозь зубы. Он не понимал, почему ему так больно. Если Пантера такая искусная травница, почему он до сих пор не выздоровел и не носится с братьями и сестрами? Почему не может снова скакать и бесится как прежде? Почему каждое мимолетное сокращение мышц вызывает такой отклик во всем теле? Он был ещё слишком мал, чтобы понять всю концепцию произошедшего. Единственное, что он почувствовал ярко, отчетливо, что возникло перед ним в столь же ясном образе, в каком возникала боль - смущение. Стыд перед матерью. Ему просто стоило её послушаться и не выходить из детской. Такое простое задание, выполнение которого бы не дало случиться тому, что случилось. Теперь он это понимал. В жизни каждого ребенка однажды наступает момент, когда он, наконец, осознает, что мама говорит ему делать или, наоборот, не делать чего-либо не потому, что она такая тиран-самодур, а потому, что сделать именно так действительно будет лучше для него. И Осоеду Херроу преподал особенно жестокий урок, чтобы он усвоил этот материал.

Малец сонно обернулся на вошедшую, хлопая круглыми заспанными глазками, ничего не произнося в слух, возможно боясь потревожить наложенные повязки и мази, густо налепленные не только на его тело, но и на морду, наполовину скрывая все те уродливые рваные раны, покрывающие теперь его с головы до пят. Но молчание это длилось не долго.

— Ма? — озадаченность во взгляде, голос слишком хриплый для пятилунного котенка – последствие не то травмы, не то сна. — Ты уже проснулась? —огромный серый силуэт, такие с рождения знакомые черты крупной морды и до глубины души любимые глаза, глядевшие с безумной теплотой и любовью даже несмотря на свой холодный цвет, – довольно сложно Осоеду было не узнать Вершину даже спросонок. — Сейчас рано? Где Пантера? — и действительно, где она, кстати? Почему- то он был уверен в том, она ушла ещё утром, но, может, просто приснилось...  —  Мне казалось... она ушла, — события восхода тяжело всплывали в его памяти, и рыжий медленно, словно каждое движение причиняло ему невыносимые муки (хотя, вероятно, так оно и было), непонимающе покрутил головой, выискивая лоснящуюся черную шерсть лекаря, но, не обнаружив оной, снова непонимающе уставился на пришедшую, закончив мысль, когда сегодняшнее утро более-менее уложилось в его голове в хронологическом порядке:

— И Солнцекрад ушел.

Отредактировано Осоед (19.04.2017 23:40:05)

Возможно, Вершина все же побеспокоила Осоеда.
Она старалась не двигаться и слишком громко не дышать, но совсем забыла, что под чьим-то пытливым взглядом невозможно долго спать, либо же просто игнорировать подошедшего. Вершина сама была из таких, кто опускал уши и с некоторым раздражением старался тщетно концентрироваться на иных вещах. Ей было тяжело делать что-либо отвлеченное, когда на нее кто-то смотрит исподтишка, но не продолжает свою мысль. Она еще не научилась заглядывать в чужую голову, чтобы узнать, что же от нее хотят. Так почему именно сейчас кошка ведет себя в точности так, как никогда бы не повела?
Сонный взгляд Осоеда заставил сердце Вершины слегка оттаять. Не сдерживая нежной улыбки, кошка бережно наклонилась к рыжему котёнку, чтобы едва-едва ткнуться в щеку, приветствуя сына и, как бы говоря спасибо. Спасибо за то, что жив. За то, что держится молодцом, как бы плохо ему сейчас ни было.
Временами Вершина хотела бы оказаться в таком же положении, что и Осоед. Поменяться с ним местами. Он еще слишком молод, чтобы чувствовать острые клыки жизни на своей шкуре, и сейчас должен был играть со своими братьями или другими котятами Звериного Оскала. А не проводить все время в палатке врачевателя, цепляясь маленькими лапками за те крупицы своей жизни, которые оставили ему нападавшие.
- Да, мой Осоед. Я проснулась и сразу же решила заглянуть к тебе. Я, наверное, разбудила тебя, - она надеялась на лучшее, прекрасно зная, как же сильно не права, - Твои раны потихоньку заживают. Пантера делает всё возможное, чтобы ты поскорей оправился. Она сейчас отправилась по важному поручению вместе с Солнцекрадом, но, я думаю, уже скоро они вернутся с хорошими вестями.
Иногда Вершина удивлялась, с каким спокойствием она могла разглядывать раны своего ребенка, не морщась и не отводя со страхом глаза. Казалось бы, сказал ей кто раньше, что в её семье случится подобное несчастье, и Вершина с болью переживала бы подобную ситуацию. Зато сейчас, оказавшись в суровой реальности в такой ситуации, светло-серая прекрасно понимала, что, как бы то ни было, ей повезло. Повезло Осоеду. Он остался в живых, а также сможет подняться на лапы и окрепнуть. Возможно, совсем скоро, но загадывать наперед не хочется. Лучше оставить подобные загадки Пантеры, поскольку лекарь знает гораздо больше, нежели сама Вершина.
Кошка едва заметно вздрогнула, услышав еле слышные шаги Солнцекрада. Разговорившись с Осоедом, она совершенно забыла об осторожности, позволила застать себя врасплох.
Тем не менее, это был Солнцекрад, а не какой-нибудь неприятель, рассекретивший лагерь Оскала. Чуть позже правда Вершина осознала, что никакого неприятеля также не должно было появиться, поскольку лагерь охраняется довольно хорошо, и она услышала бы копошение за пределами палатки, даже если бы с головой укуталась в свои мысли и переживания.
- Мастер, - кивком поздоровавшись с Солнцекрадом, Вершина все же смогла сдержать восторженности во взгляде. К своему возлюбленному кошка привыкла обращаться официально при всех, но будучи наедине, могла с легкостью откинуть всю эту ненужную канитель со званиями и титулами, и просто прильнуть к теплому огненно-рыжему боку.
Он – ее семья.
Солнцекрад вернулся не один. На спине кота лежала рыжая плутовка. Отощавшая и болезненная, она, казалось бы, совершенно недавно избежала сражения. Вершина почувствовала, как её сердце дрогнуло, но, впрочем, виду не подала. Добившись единения с природой, Вершина чувствовала боль других существ как свою.
И именно поэтому почувствовала жгучее раздражение, когда узнала, чьих это лап дело.
«Две кошки на одну лису. Очень по-рыцарски»
Возможно, Вершина слишком преувеличивала истинное значения слова «рыцарь», но так ей было проще. Именно этим словом она и могла прикрываться, когда делала излишне честные дела. И именно этим словом она могла укорить того, кто действовал «не по рыцарскому кодексу».
- Главное, что лиса теперь в хороших лапах. Я думаю, Пантера сможет её выходить, и тогда лиса вернется к своей стае, - естественно, она говорила очевидные вещи, но, тем не менее, это была действительность. Вершина знала, какие у лекаря Звериного Оскала чудесные лапы, равно как и знала, что с лисой здесь, на территориях её племени, ничего не случится.
Едва Солнцекрад переключил своё внимание на Вершину, кошка тотчас впилась своими глазами в его глаза, словно пытаясь понять, о чем же думает её мастер. И каждый раз, вглядываясь в эти ставшие родными карие глаза, кошка чувствовала себя как дома. Именно это был тот самый комфорт, которого Вершине не доставало долгое время до встречи с Солнцекрадом и сегодня с утра, когда светло-серая проснулась в одиночестве.
- В лагере все тихо, мастер. Утренние патрули еще не вернулись, думается мне, поскольку я не видела их поутру. Никаких бунтов не происходило, пока ты отсутствовал, - кошка пыталась сохранять как можно более серьезное выражение морды во время рапорта, но некоторый азарт в глазах все равно выдавал Вершину с потрохами. Ей нравилось чувствовать себя рыцарем, но, тем не менее, у кошки не получалось быть совсем уж серьезной с Солнцекрадом. Возможно, будь на его месте кто-либо другой, тогда Вершина не стала бы склонять какие-то отдельные свои реплики к безобидным шуткам.
- Возможно, именно та кошка из Черной Кости была не особо приветлива. Нам с тобой, несомненно, надо будет найти кого-нибудь еще. Не могли же все коты Черной Кости внезапно перестать доверять Звериному Оскалу. Возможно, она не до конца осознала, кто именно попытался с ней поговорить, - Вершина едва заметно дернула ухом, а затем выдохнула: - Наверняка, ты видел её впервые, как и она тебя, пусть о тебе и должен был определенно кто-либо обмолвиться среди её племени. Так что, вероятно, да. Испугалась.
Говоря спокойно и вкрадчиво, Вершина старалась поспеть за своими мыслями, дабы ничего не утаить от мастера. То, что она думает, то и скажет ему, поделится своей точкой зрения на проблемы, не забывая, естественно, что её самой не было в тот момент рядом с мастером.
При разговоре Вершина старалась не отводить взгляда от глаз Солнцекрада, словно видит его в последний раз. Она цеплялась за рыжего кота, как за спасительную соломинку, поскольку боялась, что прямо сейчас он снова куда-нибудь уйдет и оставит кошку наедине со своими кошмарами, от которых Вершине так хотелось избавиться как можно скорей.
И Солнцекрад словно прочитал её мысли, угадал то, что хотела бы сделать именно сейчас Вершина. Возможно, он действительно прочитал данное послание в её взгляде, а быть может и сам хотел как можно скорей прогуляться всей семьей где-нибудь подальше от суеты лагеря племени. Прогуляться втроем, подарить Осоеду время с семьей не в тесной палатке лекаря, а вне её, на природе.
- Давай выведем. Я думаю, Осоед и сам уже устал видеть только каменные стены и снующую вокруг Пантеру.
А затем вышла следом за Солнцекрадом, то и дело, поглядывая на Осоеда. Она доверяла своему возлюбленному, но, тем не менее, материнский инстинкт заставлял светло-серую кошку не сводить глаз с Осоеда, дабы не упустить момент, если он вдруг начнет съезжать.
Уже на выходе из лагеря, кошка на секунду-другую взглянула на небо в попытках выловить Скорохвата, но тотчас вновь перевела глаза на свою семью.

Спуск к морю.